Анализ поэмы Гоголя «Мертвые души. Тайны «Мертвых душ» Гоголя

Готовые школьные сочинения

Коллекция шпаргалок школьных сочинений. Здесь вы найдете шпору по литературе и русскому языку.

Эстетика “Мертвых душ” и ее наследие (Мертвые души Гоголь Н. В.) — Часть 3

По-своему отразил Гоголя и Писемский. Но стихийная резкость и столь еще эстетическая чувственность Гоголя у этого писателя доведены до цинизма, до жуткой оголтелости. Чичиковы и провинциальные дамы Гоголя положительно лишились у Писемского всякой приятности. Что ж, может быть, он был по-своему и прав, но факт налицо. Округлости расплылись, и они кажутся налитыми желтоватым жиром.

Зато как безмерно выиграли эти гоголевские еще трансцендентные мужики, попав в костромскую артель. Правда, Михеев и Степан Пробка 20 перестали творить. Теперь они уже не построят из кожи или дерева хотя бы и самого Собакевича, но зато плуты и краснобаи из них вышли у Писемского такие, какие верно Гоголю и не снились.

Я не буду касаться недавно уже потревоженной тени Тургенева. Это был пушкинец, пожалуй, самый чистокровный. Тургенев гармонизировал только старое, весь среди милых его сердцу условностей. Для Тургенева даже новое точно когда-то уже было.

И охраняя прошлое, этот художник жил иллюзией, что это — то и есть вечное. Но Лев Толстой, Толстой-пантеист, конечно, интереснейшая параллель именно к Гоголю. Толстой — это, так сказать, гоголевская эссенция, это Гоголь, из которого выжгли романтика.

Гоголь — профиль, Гоголь — тревожный гений юмора, отлился в скульптурного ирониста Ясной Поляны. Гоголь-маг в Толстого-бога. Глядите: ведь Чартков-то, несчастный, — художник из “Портрета”, помните, — все еще мечется, но Иван Ильич отстрадал свое и спокоен: он знает себе, что и это… даже это — ах! только-то?

Жизнь у Гоголя не боится сверкать бессмыслицей анекдота. У Толстого, наоборот, самое нелепое стечение обстоятельств, например, во “Власти тьмы” выходит необходимым и исполненным природою по заказу яснополянского мастера. Не раз в свое время из ткани гоголевского ковра вытягивали и ее отравленные нити и кайма обращалась в тряпицу в руках раннего Салтыкова, пока этот медленно выраставший художник еще карал повытчиков. Но великолепен был тот же Салтыков скорбным певцом коняги 21, хотя, может быть, и жалко, что конягою пришлось стать не единственной ли индивидуальности “Мертвых душ” — чубарому 22. Не кто другой, как Салтыков, открыл нам и все проклятье, которое прикрывалось гоголевской гармонизированной жизнью.

Именно он-то и населил гоголевскую Русь трагедиями. Фемистоклюс 23 состарился в Порфирия Головлева. Восьмидесятые годы прошлого века вырастили своего писателя гоголевской школы.

Зябкий и слабогрудый Чехов писал только пастелью, и обладание жизнью выходило у Чехова страдальческим. Даже в его артистическом равнодушии сквозило, может быть, более всего болезненное самооберегание. Зато Пошлость уже перестала в Чехове грозить, она разве что делала большие глаза и пугала. В ней появились раздумье, нежность; она стала почти мечтою… Пошлость — мечтою?

Но это так. Преобразилась у Чехова и дорожная гоголевская греза. Чехов не переживал более ни странника, ни беглого, ни ремонтера, ни просто бекеши или енотов в кибитке. А все-таки что-то было и в Чехове неугомонное, что-то мечущееся, что-то смеющееся над расстояниями. В Москву…

в Москву… на Большую Басманную… И ведь непременно откуда-нибудь с Аутки. Нет, Гоголь и в Чехове не перестал жить мечтою о дороге. Только резкость и холод скорбного размышления Чехова пугали, потому что сам он, нежный, хотя и без малейшей солнечности, был — весь обнаженные нервы.

Мир выходил у Чехова не волшебно-чарующе- слитым, как у Гоголя, мир-имя: мир-Коробочка или мир-Собакевич, а лишь искусно-омозаиченным то в “Мужиках”, то, даже виртуознее, — в распаде “Вишневого сада”. И если Гоголь открывал жизнь, достойную божественного смеха там, где другой глаз не увидел бы ничего, кроме плесени, то Чехов, по его собственным словам, мог из всякой вещи рассказ сделать 24. Видите — пепельница стоит, так и из нее.

Так вот к чему привелось. Где гении открывали жизнь и даже творили бытие, там таланты стали делать литературу. Но уж будто бы, господа, здесь такое понижение и только убыль? И разве не именно литературщиной Чехова обличилась в наши дни манфредовская презумпция героизма?

Оцените же заслугу и того писателя, который воочию показал нам весь ужас и весь комизм нашей только литературности. Но влияние Гоголя не остановилось на Чехове. Напротив, гоголевский черт никогда так вовсю не работал, как именно теперь. Отстранивши всех посредников и примирителей, Гоголь-автор действует среди нас уже самолично.

Едва ли кто более Сологуба, — правда, редкого Сологуба, не растерянного Сологуба “Навьих чар”, а Сологуба пережитой им или лучше в нем пережитой жизни “Мелкого беса” 25, — так непосредственно не приближался к Гоголю. Пускай в телесности Сологуба уже прячется городской соблазн и луна его точно сделана в Гамбурге. Но что же из этого? Разве все эти сологубовские люди, которых смешно обличать, но еще нелепее любить и даже жалеть, — разве они уже не заготовлялись вчерне в лаборатории “Мертвых душ”?

А речь Сологуба — шероховатая и в блестках, — разве чья-нибудь глядится туда другая, кроме гоголевской? Странно бы, кажется, среди наследья гоголевской эстетики искать Куприна. Но бес неумирающего Гоголя щекочет и этого писателя. Тип хотел бы слить у него воедино побольше индивидуальностей и весело царить над ними.

Но художник то и дело сбивается с ноги. Мораль ломает ему перегородки, и тип поневоле должен прятаться, жить под чужим именем, а иногда, как в “Яме”, даже и вовсе без всякого имени, просто в виде какой-то упорной телесности, невыносимо властной, однако, среди самых разубедительных силлогизмов и живой, несмотря на неврастенического Баркова 26. Любопытен и арцыбашевский “Санин” 27.

Избави вас бог только искать базаровщины. Базаров — это был разночинный вольтерианец, и он так же глубоко, как все тургеневское, сидел на своем корню. А Санин, наоборот, чисто по-гоголевски карикатурен и метафизичен.

Любить ее или нет, это ваше дело, но одно несомненно — карикатура вышла властною. А заметьте, автор не мог воспользоваться при ее осуществлении таким важным пособием, как смех. Немногие, кажется, оценили в концепции “Санина” всю ее сентиментальность. Хотя, может быть, именно эта-то черта и делает “Санина” оригинальным эстетически. Туже всегда шли на Гоголя стихотворцы.

Экзотизма, т. е. попросту декорации, в нас стало уже так много, что хоть отбавляй. У меня есть на примете всего одна параллель, и та старая. Через четверть века после “Мертвых душ” так же, как они, была не досказана смертью другая русская поэма — некрасовское “Кому на Руси жить хорошо”…

Далеко разошлись и по замыслу, и по силе, и по темпераменту, и даже по пламенной стихии художников обе поэмы. Но есть в них обеих, кроме даже близкой загадки, что-то общее, что-то никому, кроме нас, не понятное, что-то безмерное, что-то безоглядно наше. И, может быть, только Некрасов своим поздним эпосом дает нам возможность не измерить Гоголя, нет, но ужаснуться всей безмерности того мира, который когда-то дерзко задумал воплотить, т. е. ограничить собою, Гоголь. Примечания: 1 …часы, но, должно быть, уже с тонко звенящим, больше не державинским боем.

— Подразумеваются строки из стихотворения Державина “На смерть князя Мещерского”: “Глагол времен! металла звон! / Твой страшный глас меня смущает…” 2 …античная люцерна…

История создания Мертвых душ Н. В. Гоголя

Можно сказать, что поэма «Мертвые души» была делом жизни Н. В. Гоголя. Ведь из двадцати трех лет своей писательской биографии семнадцать лет он отдал работе над этим произведением.

История создания «Мертвых душ» неразрывно связана с именем Пушкина. В «Авторской исповеди» Гоголь вспоминал о том, что Александр Сергеевич не раз подталкивал его к написанию большого, масштабного произведения. Решающим стал рассказ поэта о случае, услышанном им в Кишиневе во время ссылки. Он всегда помнил о нем, но поведал Николаю Васильевичу только через полтора десятилетия после случившегося. Итак, история создания «Мертвых душ» основывается на реальных похождениях авантюриста, который скупал давно умерших крепостных у помещиков с целью заложить их, словно живых, в Опекунском совете для получения немалой ссуды.

На самом деле в реальной жизни выдумка главного персонажа поэмы Чичикова встречалась не так уж и редко. В те годы мошенничество подобного рода было даже распространено. Вполне возможно, что и в самом Миргородском уезде имел место случай с покупкой покойников. Очевидно одно: история создания «Мертвых душ» связана не с одним таким событием, а с несколькими, которые писатель умело обобщил.

Авантюра Чичикова является сюжетным ядром произведения. Малейшие ее подробности выглядят достоверными, так как взяты из реальной жизни. Возможность проведения таких авантюр обусловлена была тем, что до начала 18 века крестьян считали в стране не поголовно, а по дворам. И только в 1718 году вышел указ вести подушную перепись, в результате которой налогом стали облагаться все крепостные мужского пола, начиная с младенцев. Их количество пересчитывалось каждые пятнадцать лет. Если какие-то крестьяне умирали, сбегали или были отданы в рекруты, помещик должен был платить за них налоги до следующей переписи или разделять их между оставшимися работниками. Естественно, что любой хозяин мечтал избавиться от так называемых мертвых душ и с легкостью попадался в сачок авантюриста.

Таковы были реальные предпосылки для написания произведения.

История создания поэмы «Мертвые души» на бумаге начинается в 1835 году. Гоголь приступил к работе над ней чуть раньше, чем над «Ревизором». Однако она сначала его не слишком увлекла, потому что, написав три главы, он вернулся к комедии. И только закончив ее и вернувшись из за границы, Николай Васильевич взялся за «Мертвые души» серьезно.

С каждым шагом, с каждым написанным словом новое произведение казалось ему все грандиознее и масштабнее. Гоголь заново переделывает первые главы и вообще множество раз переписывает готовые страницы. Три года в Риме он ведет жизнь затворника, позволяя себе лишь пройти курс лечения в Германии и немного отдохнуть в Париже или в Женеве. В 1839 году Гоголь вынужден покинуть Италию на долгих восемь месяцев, а вместе с ней и работу над поэмой. По возвращении в Рим он продолжал работу над ней и в течение года завершил ее. Писателю осталось только отшлифовать сочинение. Гоголь «Мертвые души» отвез в Россию в 1841 году с намерением там их напечатать.

В Москве результат его шестилетнего труда взял на рассмотрение цензурный комитет, члены которого проявили враждебность по отношению к нему. Тогда Гоголь забрал свою рукопись и обратился к Белинскому, как раз гостившему в Москве, попросив взять произведение с собой в Петербург и помочь ему пройти через цензуру. Критик согласился посодействовать.

Цензура в Петербурге была менее строга и после длительных проволочек все же разрешила книгу напечатать. Правда с некоторыми условиями: внести поправки в название поэмы, в «Повесть о капитане Копейкине» и еще в тридцать шесть сомнительных мест.

Многострадальное произведение наконец-то вышло из печати весной 1842 года. Такова краткая история создания «Мертвых душ».

Источники:

http://www.testsoch.net/estetika-mertvyx-dush-i-ee-nasledie-mertvye-dushi-gogol-n-v-chast-3/
http://autogear.ru/article/386/51/istoriya-sozdaniya-mertvyih-dush-n-v-gogolya/