Мюссе исповедь сына века. Альфред мюссе — исповедь сына века
Мюссе исповедь сына века. Альфред мюссе — исповедь сына века
Альфред де Мюссе
Исповедь сына века
Пер. с фр. — Д.Лившиц, К.Ксанина.
Чтобы написать историю своей жизни, надо сначала прожить эту жизнь, поэтому я пишу не о себе.
Я был еще совсем юным, когда меня поразила чудовищная нравственная болезнь, и теперь хочу описать то, что происходило со мной в течение трех лет.
Будь болен я один, я не стал бы говорить об этом, но так как многие другие страдают тем же недугом, то я и пишу для них, хотя не вполне уверен в том, что они обратят внимание на мой рассказ. Впрочем, если даже никто не задумается над моими словами, я все-таки извлеку из них хотя бы ту пользу, что скорее излечусь сам и, как лисица, попавшая в западню, отгрызу прищемленную лапу.
Во время войн Империи, когда мужья и братья сражались в Германии, встревоженные матери произвели на свет пылкое, болезненное, нервное поколение. Зачатые в промежутке между двумя битвами, воспитанные в коллежах под бой барабанов, тысячи мальчиков хмуро смотрели друг на друга, пробуя свои хилые мускулы. Время от времени появлялись их отцы; обагренные кровью, они прижимали детей к расшитой золотом груди, потом опускали их на землю и снова садились на коней.
Один только человек жил тогда в Европе полной жизнью. Остальные стремились наполнить свои легкие тем воздухом, которым дышал он. Каждый год Франция дарила этому человеку триста тысяч юношей. То была дань, приносимая Цезарю, и если бы за ним не шло это стадо, он не мог бы идти туда, куда его вела судьба. То была свита, без которой он не мог бы пройти через весь мир, чтобы лечь потом в узенькой долине пустынного острова под сенью плакучей ивы.
Никогда еще люди не проводили столько бессонных ночей, как во времена владычества этого человека. Никогда еще такие толпы безутешных матерей не стояли у крепостных стен. Никогда такое глубокое молчание не царило вокруг тех, кто говорил о смерти. И вместе с тем никогда еще не было столько радости, столько жизни, столько воинственной готовности во всех сердцах. Никогда еще не было такого яркого солнца, как то, которое осушило все эти потоки крови. Некоторые говорили, что бог создал его нарочно для этого человека, и называли его солнцем Аустерлица. Но нет, он создавал его сам беспрерывным грохотом своих пушек, и облака появлялись лишь на другой день после сражений.
Вот этот-то чистый воздух безоблачного неба, в котором сияло столько славы, где сверкало столько стали, и вдыхали дети. Они хорошо знали, что обречены на заклание, но Мюрата они считали неуязвимым, а император на глазах у всех перешел через мост, где свистело столько пуль, казалось, он не может умереть. Да если бы и пришлось умереть? Сама смерть в своем дымящемся пурпурном облачении была тогда так прекрасна, так величественна, так великолепна! Она так походила на надежду, побеги, которые она косила, были так зелены, что она как будто помолодела, и никто больше не верил в старость. Все колыбели и все гробы Франции стали ее щитами. Стариков больше не было, были только трупы или полубоги.
Но вот однажды бессмертный император стоял на холме, созерцая, как семь народов убивают друг друга. Он думал о том, весь ли мир будет принадлежать ему, или только половина его, когда Азраил пронесся над ним, задел его кончиком крыла и столкнул в Океан. Услыхав шум его падения, умирающие властители поднялись на смертном одре, и, протянув крючковатые пальцы, все царственные пауки разорвали Европу на части, а из пурпурной тоги Цезаря сшили себе наряд Арлекина.
Подобно тому как путник идет день и ночь под дождем и под солнцем, не замечая ни опасностей, ни утомления, пока он в дороге, и, только оказавшись в кругу семьи, у очага, испытывает беспредельную усталость и едва добирается до постели, — так Франция, вдова Цезаря, внезапно ощутила свою рану. Она ослабела и заснула таким глубоким сном, что ее старые короли, сочтя ее мертвой, надели на нее белый саван. Старая поседевшая армия, выбившись из сил, вернулась домой, и в очагах покинутых замков вновь зажглось унылое пламя.
Тогда эти воины Империи, которые столько странствовали и столько убивали, обняли своих исхудавших жен и заговорили о первой любви. Они посмотрелись в ручьи своих родных полей и увидели себя такими старыми и изуродованными, что вспомнили про своих сыновей, которые могли бы закрыть им глаза, и спросили, где они. Мальчики вышли из коллежей и, не видя более ни сабель, ни кирас, ни пехотинцев, ни кавалеристов, в свою очередь спросили, где же их отцы. Но им ответили, что война кончена, что Цезарь умер и что портреты Веллингтона и Блюхера висят теперь в передних французских консульств и посольств с надписью «Salvatoribus mundi» [спасителям мира (лат.)].
И тогда на развалинах мира уселась встревоженная юность. Все эти Дети были каплями горячей крови, затопившей землю. Они родились в чреве войны и для войны. Пятнадцать лет мечтали они о снегах Москвы и о солнце пирамид. Они никогда не выходили за пределы своих городов, но им сказали, что через каждую заставу этих городов можно попасть в одну из европейских столиц, и мысленно они владели всем миром. И вот они смотрели на землю, на небо, на улицы и дороги: везде было пусто — только звон церковных колоколов раздавался где-то вдали.
Бледные призраки в черных одеяниях медленно ходили по деревням. Иные стучались в двери, а когда им открывали, они вынимали из карманов длинные потертые пергамента и выгоняли жителей из их домов. Со всех сторон прибывали люди, все еще дрожащие от страха, который охватил их двадцать лет назад, когда они отсюда уходили. Все чего-то требовали, спорили и кричали. Удивительно, что одна смерть могла привлечь столько воронов.
Король Франции сидел на своем троне, озираясь по сторонам и отыскивая, не осталась ли какая-нибудь пчелка в узоре его герба. Одни протягивали ему шляпу, и он давал им денег. Другие подносили распятие, и он целовал его. Некоторые только кричали ему в самое ухо разные громкие имена, — им он предлагал пройти в большой зал, где гулкое эхо еще повторяло эти имена. Были и такие, которые показывали ему свои старые плащи, хвастаясь тем, что тщательно уничтожили на них следы пчел, и он дарил им новое платье.
Юноши смотрели на это, все еще надеясь, что тень Цезаря высадится в Канне и смахнет все эти привидения, но безмолвие продолжалось, и только бледные лилии виднелись на горизонте. Когда юноши заговаривали о славе, им отвечали: «станьте монахами»; о честолюбии — «станьте монахами»; о надежде, о любви, о силе, о жизни — «станьте монахами»!
Но вот на трибуну взошел человек, державший в руке договор между королем и народом. Он сказал, что слава — это прекрасная вещь и воинское честолюбие также, но что есть вещь еще более прекрасная, и ее имя свобода.
Юноши подняли голову и вспомнили о своих дедах — те тоже говорили о свободе. Они вспомнили, что в темных углах родительского дома им приходилось видеть таинственные мраморные бюсты длинноволосых людей, бюсты с латинскими надписями. Они вспомнили, как по вечерам их бабушки, качая головой, говорили между собой о потоке крови еще более страшном, нежели тот, который пролил император. В этом слове свобода таилось нечто такое, что заставляло сердца детей учащенно биться, волнуя их каким-то далеким и ужасным воспоминанием, но вместе с тем дорогой и еще более далекой надеждой.
Услышав его, они затрепетали, но, возвращаясь домой, они увидели три корзины, которые несли в Кламар: то были тела трех юношей, слишком громко произнесших слово свобода.
Странная усмешка мелькнула на их губах при этом печальном зрелище. Но другие ораторы, взойдя на трибуну, начали публично вычислять, во что обошлось честолюбие и как дорого стоит слава. Они обрисовали весь ужас войны, а жертвоприношения назвали бойней. Они говорили так много и так долго, что все человеческие иллюзии начали осыпаться, как осенние листья с деревьев, и все слушавшие их проводили рукой по лбу, словно просыпаясь от лихорадочного сна.
Исповедь сына века
«Чтобы написать историю своей жизни, надо сначала прожить эту жизнь, поэтому я пишу не о себе» — таковы вступительные слова автора, задумавшего своим рассказом излечиться от «чудовищной нравственной болезни», болезни века, поразившей его современников после Революции 1793 г. и разгрома наполеоновской армии в 1814 году. Для сынов Империи и внуков Революции исчезло прошлое, «им оставалось только настоящее, дух века, ангел сумерек — промежуток между ночью и днём». Исчезла вера во власть божественную и человеческую, жизнь общества стала бесцветна и ничтожна, величайшее лицемерие господствовало в нравах, а молодёжь, обречённую на бездействие, праздность и скуку, охватило разочарование и чувство безнадёжности. На смену отчаянию пришла бесчувственность.
Недуг этот настигает автора повествования и его главного героя, истинного сына века, девятнадцатилетнего Октава де Т., юношу гордого и прямого, исполненного радужных надежд и сердечных порывов. Во время роскошного ужина после маскарада, нагнувшись, чтобы поднять под столом вилку, он видит, что туфелька его возлюбленной покоится на башмаке одного из самых близких его друзей. Взяв в секунданты адвоката Дежене, Октав вызывает соперника на дуэль, получает лёгкое ранение, заболевает лихорадкой и вскоре лишний раз убеждается в вероломстве возлюбленной, разыгравшей перед ним ложное раскаяние.
Лишённый положения в обществе и не имеющий определённых занятий, привыкший, однако, проводить время в праздности и любовных увлечениях, Октав растерян, не знает, как жить дальше. В один из мрачных осенних вечеров адвокат Дежене, человек, который ни во что не верит и ничего не боится, делится с ним своим жизненным кредо: «Любви не существует, совершенства не существует, берите от любви то, что трезвый человек берет от вина. »
Встретив вскоре одну из приятельниц своей бывшей возлюбленной, покинутую любимым, он искренне сопереживает ей, однако вновь сталкивается с чудовищным бесстыдством, когда она пытается его соблазнить. «Нет ничего истинного, кроме распутства, испорченности и лицемерия», — убеждается Октав, стараясь совершенно изменить образ жизни: ездить на загородные прогулки, охотиться, фехтовать. Но безысходная грусть его не оставляет. Он часто проводит ночи под окнами бывшей возлюбленной; встретив однажды пьяного, пытается утолить печаль вином и, отправившись в кабачок, встречает там уличную женщину. Его поражает сходство последней с бывшей возлюбленной, и, украсив свою комнату как для любовного свидания, Октав приводит туда проститутку. «Вот людское счастье, вот труп любви», — думает он.
На следующее утро Дежене и его друзья сообщают Октаву, что у его возлюбленной было три любовника одновременно, о чем известно всему Парижу. Она насмешливо рассказывает посторонним, что Октав по-прежнему её любит и проводит время у её дверей. Так Дежене пытается излечить Октава от любовного недуга. Оскорблённый Октав показывает друзьям проститутку и обещает им никогда с ними более не расставаться. Отныне он прожигает жизнь на балах-маскарадах, в кутежах и игорных домах.
Гостеприимный Дежене собирает в своём загородном доме молодёжь, в том числе и Октава. Однажды ночью к Октаву в комнату входит полураздетая женщина и протягивает ему записку: «Октаву от его друга Дежене с условием отплатить тем же ». Октав понимает, что урок друга, посылающего ему свою любовницу, состоит в том, чтобы никогда не влюбляться.
Вернувшись в Париж, Октав проводит зиму в увеселениях и завоёвывает репутацию заядлого распутника, человека бесчувственного и чёрствого. В это время в его жизни появляются две женщины. Одна из них — молодая бедная швея, которая вскоре бросает Октава. Другая — танцовщица итальянского театра Марко, с которой Октав знакомится на балу и в тот же вечер читает в её спальне письмо, извещающее о смерти её матери.
Неожиданно слуга сообщает Октаву, что его собственный отец находится при смерти. Приехав в деревню недалеко от Парижа, где жил отец, Октав застаёт его мёртвым. «Прощай, сын мой, я люблю тебя и умираю», — читает Октав последние слова отца в его дневнике. Октав поселяется в деревне с преданным слугой Ларивом. В состоянии нравственного опустошения и безразличия ко всему на свете он знакомится с бумагами отца, «истинного праведника, человека без страха и упрёка». Узнав из дневника распорядок дня отца, он собирается следовать ему до малейших деталей.
Как-то раз на вечерней прогулке Октав встречает молодую, просто одетую женщину. Он узнает от Ларива, что это г-жа Пирсон, вдова. В деревне её зовут Бригитта-Роза. Она живёт со своей тётушкой в маленьком домике, ведёт уединённый образ жизни и известна своей благотворительностью. Октав знакомится с ней на ферме, где она ухаживает за больной женщиной, и провожает её домой. Г-жа Пирсон поражает его образованностью, умом и жизнелюбием. Однако он замечает также печать тайного страдания на её лице. В течение трёх месяцев Октав ежедневно видится с г-жой Пирсон, сознаёт, что любит её, но уважение к ней не позволяет ему открыться. Оказавшись однажды ночью в саду Бригитты, он все же признается ей в любви. На следующий день Октав заболевает лихорадкой, получает от Бригитты письмо с просьбой больше с ней не встречаться, а затем узнает, что она уехала к родственникам в город Н. Проболев целую неделю, Октав собирается было выполнить требование Бригитты, но вскоре направляется прямо в Н. Встретившись там с Бригиттой, он вновь говорит ей о своей любви. Вскоре ему удаётся восстановить с ней прежние отношения добрых соседей. Но оба чувствуют, что любовь Октава стоит между ними.
В доме Октава появляется священник Меркансон с известием о болезни Бригитты. В тревоге Октав пытается добиться ответа относительно истинной причины этого визита и явно мнимой болезни. Из письма Бригитты следует, что она опасается сплетен. Октав глубоко страдает. Во время одной из совместных с Бригиттой прогулок верхом он переходит наконец к решительному объяснению и в ответ получает поцелуй.
Вскоре Октав становится любовником г-жи Пирсон, но в его душе происходит перемена. Он чувствует симптомы несчастья, подобные болезни; помня о перенесённых страданиях, вероломстве бывшей возлюбленной, о прежней развращённой среде, о своём презрении к любви и разочаровании, он выдумывает ложные причины для ревности. Его охватывает состояние бездеятельности, он то отравляет ироническими шутками счастливые минуты любви, то предаётся искреннему раскаянию. Октав находится во власти злобных стихий: безумной ревности, изливающейся в упрёках и издёвках, и безудержного желания вышучивать все самое дорогое. Бригитта не упрекает Октава за причиняемые ей страдания и рассказывает ему историю своей жизни. Её обесчестил жених, а затем бежал за границу с другой женщиной. Бригитта поклялась с тех пор, что её страдания не должны повториться, но забыла о клятве, встретив Октава.
В деревне начинаются пересуды о том, что Бригитта погубила себя, связав жизнь с жестоким и опасным человеком. О ней отзываются как о женщине, переставшей считаться с общественным мнением, которую в будущем ожидает заслуженная кара. Сплетни распространяет священник Меркансон. Но Октав и Бригитта решают не обращать внимания на мнение света.
Умирает тётушка Бригитты. Бригитта сжигает старый венок из роз, хранившийся в маленькой часовне. Он символизировал саму Бригитту-Розу, которой больше нет. Октав снова терзает Бригитту подозрениями, она терпит его презрительные замечания и обиды, чередующиеся с исступлёнными восторгами любви.
Однажды Октав натыкается в её комнате на тетрадь с надписью «Моё завещание». Бригитта без горечи и гнева рассказывает о страданиях, перенесённых с момента встречи с Октавом, о не покидающем её чувстве одиночества и желании покончить с собой, приняв яд. Октав решает немедленно уехать: однако они едут вместе, чтобы навсегда распрощаться с прошлым.
Возлюбленные приезжают в Париж, мечтая отправиться в дальнее путешествие. При мысли о скором отъезде их ссоры и огорчения прекращаются. Однажды их навещает молодой человек, который привозит Бригитте письма из города Н. от единственных оставшихся в живых родственников. В то время когда все уже готово к отъезду в Швейцарию, Бригитта плачет, но упорно хранит молчание. Октав теряется в догадках о причинах неожиданной перемены её настроения. В театре он случайно встречает молодого человека, привозившего Бригитте письма, но тот намеренно избегает разговора. Бригитта нехотя показывает Октаву одно из писем, в котором родственники, считающие её навеки опозоренной, призывают её вернуться домой.
Октав разыскивает молодого человека, доставившего письма Бригитте. Его зовут Смит, он музыкант, отказавшийся от карьеры и брака по любви ради того, чтобы содержать мать и сестру, занимая незначительную должность. Октав — ровесник Смита, но между ними огромная разница: все существование последнего расчислено в соответствии с размеренным боем часов, а мысли его — забота о благе ближнего. Смит становится частым гостем в доме Октава и Бригитты и обещает предотвратить её скандальный разрыв с родственниками. Октава покидают болезненные подозрения. Ничто более не задерживает его отъезд с Бригиттой, но мешает какое-то извращённое любопытство, проявление рокового инстинкта: он оставляет Бригитту наедине со Смитом, угадывая некую тайну. Чтобы узнать её, Октав проводит эксперимент: готовит лошадей к отъезду и неожиданно сообщает об этом Бригитте. Она соглашается ехать, но не может скрыть тоски. Между ними происходит бурное объяснение. На упрёки и подозрения Октава, желающего раскрыть её тайну, Бригитта отвечает, что она готова скорее умереть, чем расстаться с ним, но не в силах более выносить ярость безумца, толкающего её в могилу. Бригитта в изнеможении засыпает, а Октав понимает, что причинённое им зло непоправимо, что ему следует оставить возлюбленную, дать ей покой.
У постели спящей Бригитты Октав предаётся печальным размышлениям: творить зло — такова роль, предназначенная ему провидением. Возникшая было идея о самоубийстве вскоре сменяется мыслью о том, что Бригитта вскоре будет принадлежать другому. Октав уже готов убить Бригитту, подносит к её груди нож, но его останавливает маленькое распятие из чёрного дерева. Внезапно он испытывает глубокое раскаяние и мысленно возвращается к Богу. «Господи, ты был тут. Ты спас безбожника от преступления. Нас тоже приводят к тебе страдания, и лишь в терновом венце мы приходим поклониться твоему изображению», — думает Октав. На столе Бригитты он находит её прощальное письмо Смиту с признанием в любви. На следующий день Октав и Бригитта прощаются навеки. Октав поручает её Смиту и навсегда уезжает из Парижа. Из трёх человек, страдавших по его вине, только он один остался несчастным.
Альфред Мюссе — Исповедь сына века
Альфред Мюссе — Исповедь сына века краткое содержание
Летом 1833 года двадцатитрехлетний Альфред де Мюссе познакомился с Жорж Санд. Роман между талантливыми мужчиной и женщиной оставил глубокий след в творчестве обоих.
История этой нелегкой любви людей, словно бы созданных друг для друга, но которым не суждено быть вместе, стала канвой самого знаменитого романа Мюссе «Исповедь сына века».
Alfred de Musset. La confession d’un enfant du siocle.
Перевод с французского — Д. Лившиц, К. Ксанина.
Альфред де Мюссе. Исповедь сына века. ГИХЛ. Москва. 1958.
Исповедь сына века — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Альфред Де Мюссе
ИСПОВЕДЬ СЫНА ВЕКА
Чтобы написать историю своей жизни, надо сначала прожить эту жизнь, поэтому я пишу не о себе.
Я был еще совсем юным, когда меня поразила чудовищная нравственная болезнь, и теперь хочу описать то, что происходило со мной в течение трех лет.
Будь болен я один, я не стал бы говорить об этом, но так как многие другие страдают тем же недугом, то я и пишу для них, хотя не вполне уверен в том, что они обратят внимание на мой рассказ. Впрочем, если даже никто не задумается над моими словами, я все-таки извлеку из них хотя бы ту пользу, что скорее излечусь сам и, как лисица, попавшая в западню, отгрызу прищемленную лапу.
Во время войн Империи, когда мужья и братья сражались в Германии, встревоженные матери произвели на свет пылкое, болезненное, нервное поколение. Зачатые в промежутке между двумя битвами, воспитанные в коллежах под бой барабанов, тысячи мальчиков хмуро смотрели друг на друга, пробуя свои хилые мускулы. Время от времени появлялись их отцы; обагренные кровью, они прижимали детей к расшитой золотом груди, потом опускали их на землю и снова садились на коней.
Один только человек жил тогда в Европе полной жизнью. Остальные стремились наполнить свои легкие тем воздухом, которым дышал он. Каждый год Франция дарила этому человеку триста тысяч юношей. То была дань, приносимая Цезарю, и если бы за ним не шло это стадо, он не мог бы идти туда, куда его вела судьба. То была свита, без которой он не мог бы пройти через весь мир, чтобы лечь потом в узенькой долине пустынного острова под сенью плакучей ивы.
Никогда еще люди не проводили столько бессонных ночей, как во времена владычества этого человека. Никогда еще такие толпы безутешных матерей не стояли у крепостных стен. Никогда такое глубокое молчание не царило вокруг тех, кто говорил о смерти. И вместе с тем никогда еще не было столько радости, столько жизни, столько воинственной готовности во всех сердцах. Никогда еще не было такого яркого солнца, как то, которое осушило все эти потоки крови. Некоторые говорили, что бог создал его нарочно для этого человека, и называли его солнцем Аустерлица. Но нет, он создавал его сам беспрерывным грохотом своих пушек, и облака появлялись лишь на другой день после сражений.
Вот этот-то чистый воздух безоблачного неба, в котором сияло столько славы, где сверкало столько стали, и вдыхали дети. Они хорошо знали, что обречены на заклание, но Мюрата они считали неуязвимым, а император на глазах у всех перешел через мост, где свистело столько пуль, казалось, он не может умереть. Да если бы и пришлось умереть? Сама смерть в своем дымящемся пурпурном облачении была тогда так прекрасна, так величественна, так великолепна! Она так походила на надежду, побеги, которые она косила, были так зелены, что она как будто помолодела, и никто больше не верил в старость. Все колыбели и все гробы Франции стали ее щитами. Стариков больше не было, были только трупы или полубоги.
Но вот однажды бессмертный император стоял на холме, созерцая, как семь народов убивают друг друга. Он думал о том, весь ли мир будет принадлежать ему, или только половина его, когда Азраил пронесся над ним, задел его кончиком крыла и столкнул в Океан. Услыхав шум его падения, умирающие властители поднялись на смертном одре, и, протянув крючковатые пальцы, все царственные пауки разорвали Европу на части, а из пурпурной тоги Цезаря сшили себе наряд Арлекина.
Подобно тому как путник идет день и ночь под дождем и под солнцем, не замечая ни опасностей, ни утомления, пока он в дороге, и, только оказавшись в кругу семьи, у очага, испытывает беспредельную усталость и едва добирается до постели, — так Франция, вдова Цезаря, внезапно ощутила свою рану. Она ослабела и заснула таким глубоким сном, что ее старые короли, сочтя ее мертвой, надели на нее белый саван. Старая поседевшая армия, выбившись из сил, вернулась домой, и в очагах покинутых замков вновь зажглось унылое пламя.
Тогда эти воины Империи, которые столько странствовали и столько убивали, обняли своих исхудавших жен и заговорили о первой любви. Они посмотрелись в ручьи своих родных полей и увидели себя такими старыми и изуродованными, что вспомнили про своих сыновей, которые могли бы закрыть им глаза, и спросили, где они. Мальчики вышли из коллежей и, не видя более ни сабель, ни кирас, ни пехотинцев, ни кавалеристов, в свою очередь спросили, где же их отцы. Но им ответили, что война кончена, что Цезарь умер и что портреты Веллингтона и Блюхера висят теперь в передних французских консульств и посольств с надписью «Salvatoribus mundi».[1]
И тогда на развалинах мира уселась встревоженная юность. Все эти Дети были каплями горячей крови, затопившей землю. Они родились в чреве войны и для войны. Пятнадцать лет мечтали они о снегах Москвы и о солнце пирамид. Они никогда не выходили за пределы своих городов, но им сказали, что через каждую заставу этих городов можно попасть в одну из европейских столиц, и мысленно они владели всем миром. И вот они смотрели на землю, на небо, на улицы и дороги: везде было пусто — только звон церковных колоколов раздавался где-то вдали.
Бледные призраки в черных одеяниях медленно ходили по деревням. Иные стучались в двери, а когда им открывали, они вынимали из карманов длинные потертые пергамента и выгоняли жителей из их домов. Со всех сторон прибывали люди, все еще дрожащие от страха, который охватил их двадцать лет назад, когда они отсюда уходили. Все чего-то требовали, спорили и кричали. Удивительно, что одна смерть могла привлечь столько воронов.
Король Франции сидел на своем троне, озираясь по сторонам и отыскивая, не осталась ли какая-нибудь пчелка в узоре его герба. Одни протягивали ему шляпу, и он давал им денег. Другие подносили распятие, и он целовал его. Некоторые только кричали ему в самое ухо разные громкие имена, — им он предлагал пройти в большой зал, где гулкое эхо еще повторяло эти имена. Были и такие, которые показывали ему свои старые плащи, хвастаясь тем, что тщательно уничтожили на них следы пчел, и он дарил им новое платье.
Юноши смотрели на это, все еще надеясь, что тень Цезаря высадится в Канне и смахнет все эти привидения, но безмолвие продолжалось, и только бледные лилии виднелись на горизонте. Когда юноши заговаривали о славе, им отвечали: «станьте монахами»; о честолюбии — «станьте монахами»; о надежде, о любви, о силе, о жизни — «станьте монахами»!
Но вот на трибуну взошел человек, державший в руке договор между королем и народом. Он сказал, что слава — это прекрасная вещь и воинское честолюбие также, но что есть вещь еще более прекрасная, и ее имя свобода.
Источники:
http://www.litmir.me/br/?b=140374&p=1
http://briefly.ru/mjusse/ispoved_syna_veka/
http://libking.ru/books/prose-/prose-classic/270793-alfred-myusse-ispoved-syna-veka.html
